Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Не доверяйте людям, имеющим с вами одну проблему на двоих. Эти люди вывернут ситуацию с пользой для себя. Не доверяйте людям, кормящим вас сплетнями о тех, кто вам дорог. Остановиться сложно, но необходимо. В конце концов, не доверяйте людям, слишком быстро заговорившим о дружбе. Не доверяйте людям.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Болит до кровавой пены. Не могу сдержать.
«Вы человек иль нет? Где ваше сердце?!» — Шекспир. "Отелло", III, 3.
- Представь только, - сдавленно шипел Виктор, - Представь, сколько она выплакала, - и бледные его пальцы, холодные и длинные, как у лягушонка, до белезны в фалангах сдавили столешницу. Но черноглазый собеседник отказывался на него смотреть. Скрестив руки и ноги, он отвернулся, с высокомерной неприязнью кривя узкие губы. Виктор перегибался через стол, отчаянно влезал в эфир его мыслей и личного пространства. - Что в стену уставился?! Смотри на меня! Ну! На меня смотри! Аааа..! – злорадно протянул Виктор, на доли секунды поймав полный копоти чёрный взгляд, - Стыдно тебе? Стыдно?! - Чего ты от меня хочешь? – уголки его губ поползли вниз, он нахмурился. - Чтоб ты своим тщеславием насмерть подавился. Зачем ты так с ней, а? Я б её, мрачную и светлоглазую, любил бы! - Чего ты от меня хочешь? - он снова повторил ужасающе ровным тоном, от которого Виктор, присмирев, растерялся и опустился снова на стул, - Я был добр и аккуратен. И честен даже. Что ещё от меня нужно? - Оставь её. Не отравляй ей воду, - вся решительность будто отмерла, отслоилась. Виктор скулил почти шёпотом, будто пытался его уговорить. А он медленно поднялся из-за стола, поведя острыми плечами, и добавил: - Не могу. Я слишком долго её строил, - после чего, глянув на Виктора тускло и пренебрежительно, ушёл. Тот стёк подбородком на стол, закусил костяшки и сглотнул плотный, подступивший к горлу, ком.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Мой факультет отчаянно пытается меня пристыдить. Возможно, сама судьба вела меня к этому, потому что создаваемое лекторами давление заставляет меня заниматься творчеством. Началось всё с Гоголя: - В каком году были опубликованы "Вечера"? - 1832 год. - Посчитайте, сколько лет ему было на тот момент и задумайтесь о том, сколько времени у вас осталось. Аудитория, естественно, тут же сотряслась от моего громогласного: "Блять! Нисколько!" И продолжилось сегодня Бальзаком: "Он прожил всего 50 лет, потому что работал по 20 часов в сутки. Им было написано 94 произведения, вошедших в грандиозный цикл, чтобы вы понимали..." И тут меня окончательно разорвало. Я тоже, сука, сплю по 3-4 часа в сутки, но я же не делаю ничего творчески продуктивного. Так и сдохну никем. Истернула. Села и дописала первую часть злоебучего рассказа. Отправила Санычу на редактуру. Где мои блядские фанфары?
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Приветики, мои сладенькие. Благодаря псто вас пришло довольно много, чему я безмерно рада. Можно флудить, материться, курить в помещении и нелестно отзываться в комментариях о той хуёрге, которую я здесь пощу. И я не против познакомиться со всеми, если вы не против.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Я не хочу писать курсовую, сдавать статью, просматривать новые вакансии и общаться с людьми. Я хочу нажраться до состояния морёной древесины и сука уснуть под скамейкой в свежей майской траве.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Я помню смешные и замечательные совпадения: мы встретились там, куда я не хотела, но уговорила себя прийти. Он был голубоглаз и светловолос, и читал мне наизусть "Аннабель Ли", разные переводы которой я перечитывала только утром. Читал почти нараспев нежным полушёпотом, пока я, совершенно пьяная и довольная, уложив голову на его плечо, улыбалась. И тогда у меня было целых три причины, вопреки которым я этого голубоглазого и светловолосого не поцеловала. А теперь они кажутся мне таким вздором! И вот я сижу и думаю: отчего же тогда, год назад, я его, такого красивого, всё-таки не поцеловала?
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
В этом предложении речь идёт о смертном приговоре подсудимого, но я почему-то романтизирую и делюсь с вами. Мне кажется, что этим прекрасно можно описать влюблённость.
« Я видел, как движенья этих губь решают мою судьбу, как эти губы кривятся, как на них шевелятся слова о моей смерти.»
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Простая истина, которой ты меня научил, действует безотказно: тот, кто не справляется, не нужен ни себе, ни окружающим людям. И больше я жалеть никого не буду. А себя - так тем более.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Я ненавижу этот город, этих людей, я ненавижу эти обстоятельства. Очень скоро не останется совсем ничего, что будет мной любимо. Я вижу эту перспективу, как осязаемый объект, маячащий на горизонте. Если немного прищуриться, его силуэт обретает чёткость. Я ненавижу. Ненавижу. Ненавижу.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
«Не вставая утром, не ложились вечером спать, Оставляли звонки неотвеченными - плевать. Всё равно никто не знает, где мы и куда... »
В конце концов стоит признать: не имело значения, куда мы сбегаем и надолго ли. Важен был сам побег. Туда, где нет совершенно никого хоть сколько-нибудь знакомого. Только так город запускает биение своего сердца для двоих и становится одним большим домом. Не спали, не ели, не пьянели. Бродяжничали. Чайник не кипел, все улицы приводили к водоёму. Всё казалось смешным и глупым. Только при таких условиях, струшивая шелуху образности, отодвигая философский трёп и прекращая перестрелку, себя явит человек. Такой, каким его задумал бог, или же создали природа и вселенная. Такой, каким его необходимо любить.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Однажды Эрнест Хемингуэй поспорил, что сможет написать самый короткий рассказ, способный растрогать любого. Он выиграл спор: «Продаются детские ботиночки. Не ношенные» («For sale: baby shoes, never worn»).
С тех пор его опыт не дает покоя: многие пытаются заключить целую историю, способную тронуть, удивить и ошарашить читателя, в 6 слов.
Незнакомцы. Друзья. Лучшие друзья. Любовники. Незнакомцы.
«Вы ошиблись номером», — ответил знакомый голос.
Пассажиры, сейчас с вами говорит не капитан.
Я встретил родственную душу. А она — нет.
Продаю парашют: никогда не открывался, слегка запятнан.
Это наша золотая свадьба. Столик на одного.
Сегодня я снова представился своей матери.
Путешественник еще подавал сигналы. Земля — нет.
Я принес домой розы. Ключи не подошли.
Моя мама научила меня бриться.
На разбитом ветровом стекле было написано «молодожены».
Наша спальня. Два голоса. Я стучусь.
Я спрыгнул. А затем передумал.
Мое отражение только что мне подмигнуло.
Извини, солдат, мы продаем ботинки парами.
Он кормит из бутылочки убийцу своей жены.
Воображал себя взрослым. Стал взрослым. Потерял воображение.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Скорее всего, здесь уже был перевод Бродского, но теперь я хочу, чтобы это стихотворение было у меня в оригинале.
***
Stop all the clocks, cut off the telephone, Prevent the dog from barking with a juicy bone, Silence the pianos and with muffled drum Bring out the coffin, let the mourners come.
Let aeroplanes circle moaning overhead Scribbling on the sky the message He Is Dead, Put crepe bows round the white necks of the public doves, Let the traffic policemen wear black cotton gloves.
He was my North, my South, my East and West, My working week and my Sunday rest, My noon, my midnight, my talk, my song; I thought that love would last for ever: I was wrong.
The stars are not wanted now: put out every one; Pack up the moon and dismantle the sun; Pour away the ocean and sweep up the wood. For nothing now can ever come to any good.