Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Предлагаю вам погрузиться в пучину отчаяния, в которой я уже давно увязла, выбрав французский символизм в качестве темы для курсовой.
Символистская поэзия, как мне кажется, отличается особой пророческой силой. Это закономерно: беря за основу для творчества нечто неоднозначное, глубинное и субъективное, волей-неволей сталкиваешься с чем-то потусторонним. Символисты думали и мыслили иначе. Прибавьте к этому тот факт, что в мифологию символизма заложены мотивы богоборчества, кризиса индивидуализма, упадка, смерти и перехода от одного века к другому. Это как застрять между двумя мирами: абсолютным концом (декаданс) и абсолютным началом (модернизм).
Одним из самых показательных в этом смысле является стихотворение Рембо "Пьяный корабль" (1871 г.), в котором он, по словам Пьера Птифиса, расписал всю свою жизнь, вплоть до возвращения в марсельский госпиталь после путешествия по Африке. Хотя многие склонны трактовать его как разочарование в поражении Коммуны.
Не менее удивительным и страшным в этом смысле стал русский ответ "Кораблю" - "Заблудившийся трамвай" (1919) Гумилёва. Такую кровавую гущу образов с первого раза даже разобрать сложно. Когда человек говорит о своей смерти - это пугает. Когда говорит о своей смерти в стихах, то кажется, что сходишь с ума. "Голову срезал палач и мне" - хорошая метафора для режима и последующей смерти от руки чекистов, не находите?
Делюсь с вами обоими произведениями.
Артюр Рембо в художественном переводе
Дословный подстрочный перевод
Николай Гумилёв
Символистская поэзия, как мне кажется, отличается особой пророческой силой. Это закономерно: беря за основу для творчества нечто неоднозначное, глубинное и субъективное, волей-неволей сталкиваешься с чем-то потусторонним. Символисты думали и мыслили иначе. Прибавьте к этому тот факт, что в мифологию символизма заложены мотивы богоборчества, кризиса индивидуализма, упадка, смерти и перехода от одного века к другому. Это как застрять между двумя мирами: абсолютным концом (декаданс) и абсолютным началом (модернизм).
Одним из самых показательных в этом смысле является стихотворение Рембо "Пьяный корабль" (1871 г.), в котором он, по словам Пьера Птифиса, расписал всю свою жизнь, вплоть до возвращения в марсельский госпиталь после путешествия по Африке. Хотя многие склонны трактовать его как разочарование в поражении Коммуны.
Не менее удивительным и страшным в этом смысле стал русский ответ "Кораблю" - "Заблудившийся трамвай" (1919) Гумилёва. Такую кровавую гущу образов с первого раза даже разобрать сложно. Когда человек говорит о своей смерти - это пугает. Когда говорит о своей смерти в стихах, то кажется, что сходишь с ума. "Голову срезал палач и мне" - хорошая метафора для режима и последующей смерти от руки чекистов, не находите?
Делюсь с вами обоими произведениями.
Артюр Рембо в художественном переводе
Пьяный Корабль
Я спускался легко по речному потоку
Наспех брошенный теми, кто шел бичевой.
К разноцветным столбам пригвоздив их жестоко,
Краснокожие тешились целью живой.
И теперь я свободен от всех экипажей
В трюме только зерно или хлопка тюки...
Суматоха затихла. И в прихоть пейзажей
Увлекли меня волны безлюдной реки.
В клокотанье приливов и в зимние стужи
Я бежал, оглушенный, как разум детей,
И полуострова, отрываясь от суши
Не познали триумфа столь диких страстей.
Ураганы встречали мои пробужденья,
Словно пробка плясал я на гребнях валов,
Где колышатся трупы в инерции тленья
И по десять ночей не видать маяков.
Словно яблоко в детстве, нежна и отрадна,
Сквозь еловые доски сочилась вода.
Смыла рвоту и синие винные пятна,
Сбила якорь и руль неизвестно куда.
С той поры я блуждал в необъятной Поэме,
Дымно-белой, пронизанной роем светил,
Где утопленник, преданный вечной проблеме,
Поплавком озаренным задумчиво плыл.
Где в тонах голубой, лихорадочной боли,
В золотистых оттенках рассветной крови,
Шире всех ваших лир и пьяней алкоголя,
Закипает багровая горечь любви.
Я видал небеса в ослепительно-длинных
Содроганьях...и буйных бурунов разбег,
И рассветы, восторженней стай голубиных,
И такое, о чем лишь мечтал человек!
Солнце низкое в пятнах зловещих узоров,
В небывалых сгущеньях сиреневой мглы
И подобно движениям древних актеров,
Ритуально и мерно катились валы...
Я загрезил о ночи, зеленой и снежной,
Возникающей в темных глазницах морей,
О потоках, вздувающих вены мятежно
В колоритных рожденьях глубин на заре.
Я видал много раз, как в тупой истерии
Рифы гложет прибой и ревет, точно хлев,
Я не верил, что светлые ноги Марии
Укротят Океана чудовищный зев.
О Флориды, края разноцветных загадок,
Где глазами людей леопарды глядят,
Где повисли в воде отражения радуг,
Словно привязи темно-опаловых стад.
Я видал как в болотах глухих и зловонных
В тростнике разлагался Левиафан,
Сокрушительный смерч в горизонтах спокойных
Море... и водопадов далекий туман.
Ледяные поля. В перламутровой яви
Волны. Гиблые бухты слепых кораблей,
Где до кости обглоданные муравьями,
Змеи падают с черных пахучих ветвей.
Я хотел, чтобы дети увидели тоже
Этих рыб - золотисто-певучих дорад.
Убаюканный пеной моих бездорожий
Я вздымался, загадочным ветром крылат.
Иногда, вечный мученик градусной сети,
Океан мне протягивал хищный коралл.
Или, в желтых присосках бутоны соцветий
Восхищенный, как женщина, я замирал...
А на палубе ссорились злобные птицы,
Их глаза были светлые до белизны,
И бездомные трупы пытались спуститься
В мой разломанный трюм - разделить мои сны.
Волосами лагун перепутан и стянут
Я заброшен штормами в бескрайний простор,
Мой скелет опьянелый едва ли достанут
Бригантина Ганзы и стальной монитор.
Фиолетовым дымом взнесенный над ветром,
Я пробил, точно стенку, багровую высь,
Где - изящным подарком хорошим поэтам -
Виснут сопли лазури и звездная слизь.
В электрических отблесках, в грозном разгуле
Океан подо мной бушевал, словно бес,
Как удары дубин грохотали июли
Из пылающих ям черно-синих небес...
Содрогался не раз я, когда было слышно,
Как хрипят бегемоты и стонет Мальстрем,
Я, прядильщик миров голубых и недвижных,
Но Европа ... ее не заменишь ничем.
Были звездные архипелаги и были
Острова... их просторы бредовы, как сон.
В их бездонных ночах затаилась не ты ли
Мощь грядущая - птиц золотых миллион?
Я действительно плакал! Проклятые зори.
Горько всякое солнце, любая луна....
И любовь растеклась в летаргическом горе,
О коснулся бы киль хоть какого бы дна!
Если море Европы... я жажду залива
Черные лужи, где пристани путь недалек,
Где нахмуренный мальчик следит молчаливо
За своим кораблем, нежным, как мотылек.
Я не в силах истомам волны отдаваться,
Караваны судов грузовых провожать,
Созерцать многоцветные вымпелы наций,
Под глазами зловещих понтонов дрожать.
Перевод: Евгений Головин
Я спускался легко по речному потоку
Наспех брошенный теми, кто шел бичевой.
К разноцветным столбам пригвоздив их жестоко,
Краснокожие тешились целью живой.
И теперь я свободен от всех экипажей
В трюме только зерно или хлопка тюки...
Суматоха затихла. И в прихоть пейзажей
Увлекли меня волны безлюдной реки.
В клокотанье приливов и в зимние стужи
Я бежал, оглушенный, как разум детей,
И полуострова, отрываясь от суши
Не познали триумфа столь диких страстей.
Ураганы встречали мои пробужденья,
Словно пробка плясал я на гребнях валов,
Где колышатся трупы в инерции тленья
И по десять ночей не видать маяков.
Словно яблоко в детстве, нежна и отрадна,
Сквозь еловые доски сочилась вода.
Смыла рвоту и синие винные пятна,
Сбила якорь и руль неизвестно куда.
С той поры я блуждал в необъятной Поэме,
Дымно-белой, пронизанной роем светил,
Где утопленник, преданный вечной проблеме,
Поплавком озаренным задумчиво плыл.
Где в тонах голубой, лихорадочной боли,
В золотистых оттенках рассветной крови,
Шире всех ваших лир и пьяней алкоголя,
Закипает багровая горечь любви.
Я видал небеса в ослепительно-длинных
Содроганьях...и буйных бурунов разбег,
И рассветы, восторженней стай голубиных,
И такое, о чем лишь мечтал человек!
Солнце низкое в пятнах зловещих узоров,
В небывалых сгущеньях сиреневой мглы
И подобно движениям древних актеров,
Ритуально и мерно катились валы...
Я загрезил о ночи, зеленой и снежной,
Возникающей в темных глазницах морей,
О потоках, вздувающих вены мятежно
В колоритных рожденьях глубин на заре.
Я видал много раз, как в тупой истерии
Рифы гложет прибой и ревет, точно хлев,
Я не верил, что светлые ноги Марии
Укротят Океана чудовищный зев.
О Флориды, края разноцветных загадок,
Где глазами людей леопарды глядят,
Где повисли в воде отражения радуг,
Словно привязи темно-опаловых стад.
Я видал как в болотах глухих и зловонных
В тростнике разлагался Левиафан,
Сокрушительный смерч в горизонтах спокойных
Море... и водопадов далекий туман.
Ледяные поля. В перламутровой яви
Волны. Гиблые бухты слепых кораблей,
Где до кости обглоданные муравьями,
Змеи падают с черных пахучих ветвей.
Я хотел, чтобы дети увидели тоже
Этих рыб - золотисто-певучих дорад.
Убаюканный пеной моих бездорожий
Я вздымался, загадочным ветром крылат.
Иногда, вечный мученик градусной сети,
Океан мне протягивал хищный коралл.
Или, в желтых присосках бутоны соцветий
Восхищенный, как женщина, я замирал...
А на палубе ссорились злобные птицы,
Их глаза были светлые до белизны,
И бездомные трупы пытались спуститься
В мой разломанный трюм - разделить мои сны.
Волосами лагун перепутан и стянут
Я заброшен штормами в бескрайний простор,
Мой скелет опьянелый едва ли достанут
Бригантина Ганзы и стальной монитор.
Фиолетовым дымом взнесенный над ветром,
Я пробил, точно стенку, багровую высь,
Где - изящным подарком хорошим поэтам -
Виснут сопли лазури и звездная слизь.
В электрических отблесках, в грозном разгуле
Океан подо мной бушевал, словно бес,
Как удары дубин грохотали июли
Из пылающих ям черно-синих небес...
Содрогался не раз я, когда было слышно,
Как хрипят бегемоты и стонет Мальстрем,
Я, прядильщик миров голубых и недвижных,
Но Европа ... ее не заменишь ничем.
Были звездные архипелаги и были
Острова... их просторы бредовы, как сон.
В их бездонных ночах затаилась не ты ли
Мощь грядущая - птиц золотых миллион?
Я действительно плакал! Проклятые зори.
Горько всякое солнце, любая луна....
И любовь растеклась в летаргическом горе,
О коснулся бы киль хоть какого бы дна!
Если море Европы... я жажду залива
Черные лужи, где пристани путь недалек,
Где нахмуренный мальчик следит молчаливо
За своим кораблем, нежным, как мотылек.
Я не в силах истомам волны отдаваться,
Караваны судов грузовых провожать,
Созерцать многоцветные вымпелы наций,
Под глазами зловещих понтонов дрожать.
Перевод: Евгений Головин
Дословный подстрочный перевод
LE BATEAU IVRE
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guidé par les haleurs:
Des Peaux-rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs.
Когда я спускался по беззаботным рекам,
Я не чувствовал более себя ведомым бурлаками:
Краснокожие крикуны взяли их за мишени,
Приковав нагими у цветных столбов.
J'étais insoucieux de tous les équipages,
Porteur de blés flamands ou de cotons anglais.
Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages,
Les Fleuves m'ont laissé descendre où je voulais.
Я не заботился обо всех экипажах,
Перевозчиках фламандского зерна и английских хлопков.
Когда эти шумные покончили с моими бурлаками,
Реки позволили мне плыть вниз (по течению), куда пожелаю.
Dans les clapotements furieux des marées,
Moi, l'autre hiver, plus sourd que les cerveaux d'enfants,
Je courus ! Et les Péninsules démarrées
N'ont pas subi tohu-bohus plus triomphants.
Среди сердитого плеска приливов,
Я, прошлой зимой более глухой, чем мозги детей,
Я побежал! И отвязавшиеся Полуострова
Не терпели беспорядка более победоносного.
La tempête a béni mes éveils maritimes.
Plus léger qu'un bouchon j'ai dansé sur les flots
Qu'on appelle rouleurs éternels de victimes,
Dix nuits, sans regretter l'œil niais des falots !
Грозы благословили мое морское пробуждение.
Легче пробки, я танцевал на волнах,
Которые прозваны вечными носильщиками жертв,
Десять ночей, не жалея о глупых глазах фонарей!
Plus douce qu'aux enfants la chair des pommes sûres,
L'eau verte pénétra ma coque de sapin
Et des taches de vins bleus et des vomissures
Me lava, dispersant gouvernail et grappin.
Более нежная, чем для детей плоть верных яблок,
Обняла зеленая вода мою еловую скорлупку,
И от пятен синих вин и рвоты
Омыла меня, разбрасывая руль и якоря.
Et, dès lors, je me suis baigné dans le Poème
De la mer, infusé d'astres, et lactescent,
Dévorant les azurs verts; où, flottaison blême
Et ravie, un noyé pensif parfois descend;
И, с тех пор, я купался в Поэме
Моря, заполненного звездами, млечного,
Поглощая зеленую лазурь; где, бледно колыхаясь,
Восхищенный, иногда плывет задумчивый утопленник;
Où, teignant tout à coup les bleuités, délires
Et rythmes lents sous les rutilements du jour,
Plus fortes que l'alcool, plus vastes que nos lyres,
Fermentent les rousseurs amères de l'amour !
Где, внезапно окрашивая синеву, безумья
И медленные ритмы, в сиянии дня,
Крепче алкоголя, объемнее наших лир,
Сбраживают горькую рыжину любви!
Je sais les cieux crevant en éclairs, et les trombes
Et les ressacs, et les courants : je sais le soir,
L'Aube exaltée ainsi qu'un peuple de colombes,
Et j'ai vu quelquefois ce que l'homme a cru voir !
Я познал небеса, рвущиеся от молний, и смерчи,
И прибои, и течения; я познал вечер,
Рассвет, восторженный как племя голубей,
И иногда видел то, что человек мечтает узреть!
J'ai vu le soleil bas, taché d'horreurs mystiques,
Illuminant de longs figements violets,
Pareils à des acteurs de drames très-antiques
Les flots roulant au loin leurs frissons de volets!
Я видел низкое солнце, захваченное мистическим трепетом,
Освещавшее длинные фиолетовые отвердевшие волны,
Подобные актерам древнейших драм,
Потоки, катящие вдаль свои лопасти!
J'ai rêvé la nuit verte aux neiges éblouies,
Baisers montant aux yeux des mers avec lenteurs,
La circulation des sèves inouïes,
Et l'éveil jaune et bleu des phosphores chanteurs!
Мне грезилась зеленая ночь со слепящими снегами,
Поцелуи, неспешно поднимающиеся к глазам моря,
Движение неслыханных соков,
Пробуждение, желтое и синее, фосфорических певцов!
J'ai suivi, des mois pleins, pareille aux vacheries
Hystériques, la houle à l'assaut des récifs,
Sans songer que les pieds lumineux des Maries
Pussent forcer le mufle aux Océans poussifs!
Я следовал, целые месяцы, истерическим
Свинствам - зыбь атаковала рифы,
Не ведая, что светящиеся стопы Марии
Способны взбить морды одышливым Океанам!
J'ai heurté, savez-vous, d'incroyables Florides
Mêlant au fleurs des yeux de panthères à peaux
D'hommes ! Des arcs-en-ciel tendus comme des brides
Sous l'horizon des mers, à de glauques troupeaux!
Я задевал, знайте, невероятные Флориды,
Смешивая цветы пантерьих глаз с кожами
Людей! Радуги, натянутые уздою,
Под горизонтами морей, у сине-зеленых стад!
J'ai vu fermenter les marais énormes, nasses
Où pourrit dans les joncs tout un Léviathan !
Des écroulements d'eaux au milieu des bonaces,
Et les lointains vers les gouffres cataractant !
Я видел, как бродят огромные болота - садки,
Где гниют в тростниках целые левиафаны!
Падение вод в сердце штилей
И дали у бездонных водопадов!
Glaciers, soleils d'argent, flots nacreux, cieux de braises !
Échouages hideux au fond des golfes bruns
Où les serpents géants dévorés des punaises
Choient, des arbres tordus avec de noirs parfums!
Ледники, златые солнца, перламутровые потоки и медные небеса!
Ужасные мели в глуби смутных заливов,
Где гигантские змеи, съедаемые клопами,
Лелеют скрученные деревья, пахнущие черными духами!
J'aurais voulu montrer aux enfants ces dorades
Du flot bleu, ces poissons d'or, ces poissons chantants.
-Des écumes de fleurs ont béni mes dérades
Et d'ineffables vents m'ont ailé par instants.
Хотел бы я показать детям этих дорад
Голубого потока, этих золотых рыб, этих поющих рыб.
- Пена цветов благословляла мои блуждания без якоря,
И несказанные ветра временами вздымали меня.
Parfois, martyr lassé des pôles et des zones,
La mer dont le sanglot faisait mon roulis doux
Montait vers moi ses fleurs d'ombre aux ventouses jaunes
Et je restais, ainsi qu'une femme à genoux ...
Иногда мученик, утомленный полюсами и областями -
Море, чьи рыдания делали приятной качку -
Поднимало ко мне цветы теней, с желтыми присосками,
И я отдыхал, как коленопреклоненная женщина...
Presque île, ballottant sur mes bords les querelles
Et les fientes d'oiseaux clabaudeurs aux yeux blonds,
Et je voguais, lorsqu'à travers mes liens frêles
Des noyés descendaient dormir à reculons!
Я был почти что остров, качая на бортах ссоры
И помет злобных белоглазых птиц,
И я блуждал, а на хрупких путях моих
Утопленники опускались в сон спиной вперед!
Or moi, bateau perdu sous les cheveux des anses,
Jeté par l'ouragan dans l'éther sans oiseau,
Moi dont les Monitors et les voiliers des Hanses
N'auraient pas repêché la carcasse ivre d'eau;
Но я, корабль, затерянный в кудрях бухт,
Брошенный ураганом в эфир, что не видел птиц;
Я, чей пьяный от воды остов
Не спасли бы Мониторы и парусники Ганз;
Libre, fumant, monté de brumes violettes,
Moi qui trouais le ciel rougeoyant comme un mur
Qui porte, confiture exquise aux bons poètes,
Des lichens de soleil et des morves d'azur,
Свободный, дымящийся, скрытый фиолетовыми туманами,
Я, дырявивший алеющее небо, будто стену,
Тот, что несет (отличное варенье для лучших поэтов)
Лишайники солнца и коросту небесной лазури;
Qui courais, taché de lunules électriques,
Planche folle, escorté des hippocampes noirs,
Quand les juillets faisaient crouler à coups de triques
Les cieux ultramarins aux ardents entonnoirs;
Бежавший, замаранный электрическими Лунами - малютками,
Безумная доска с эскортом черных морских коньков,
Когда июль крушил ударами дубин
Ультрамариновые небеса в пылающих воронках;
Moi qui tremblais, sentant geindre à cinquante lieues
Le rut des Béhémots et des Maelstroms épais,
Fileur éternel des immobilités bleues,
Je regrette l'Europe aux anciens parapets !
Я, дрожавший, чувствуя, как стонут лье за пятьдесят
В течке Бегемоты и вязкие Мальстримы -
- Вечный искатель голубого покоя -
Я жалею о Европе, ее древних причалах!
J'ai vu des archipels sidéraux ! et des îles
Dont les cieux délirants sont ouverts au vogueur :
- Est-ce en ces nuits sans fond que tu dors et t'exiles,
Millions d'oiseaux d'or, ô future Vigueur ?
Я увидел звездные архипелаги! и острова,
Чьи неистовые небеса открыты плывущему:
- В эти ли бездонные ночи ты спишь или бежишь,
Миллионом золотых птиц, грядущая Сила?
Mais, vrai, j'ai trop pleuré! Les Aubes sont navrantes.
Toute lune est atroce et tout soleil amer :
L'âcre amour m'a gonflé de torpeurs enivrantes.
Ô que ma quille éclate ! Ô que j'aille à la mer !
Но, право же, я плакал слишком много! Удручают эти Зори.
Ужасна каждая луна и каждое солнце горько;
Острая любовь вдула в меня опьяняющее оцепенение.
О, пусть взорвется мой киль! О, выйти бы в море!
Si je désire une eau d'Europe, c'est la flache
Noire et froide où, vers le crépuscule embaumé
Un enfant accroupi, plein de tristesses, lâche
Un bateau frêle comme un papillon de mai.
Если мне нужна какая-нибудь вода Европы - то это лужа,
Черная и холодная, в которой, в благоуханные сумерки,
Ребенок, полон грусти, на корточках пускает
Кораблик, хрупкий, как майская бабочка.
Je ne puis plus, baigné de vos langueurs, ô lames,
Enlever leur sillage aux porteurs de cotons,
Ni traverser l'orgueil des drapeaux et des flammes,
Ni nager sous les yeux horribles des pontons !
Я не могу более, окунувшийся в томление ваше, о [острые как лезвие] волны,
Идти в кильватере перевозчиков хлопка,
Или пересекаться с гордыми флагами и огнями,
Или плыть под ужасным оком плавучих доков!
Перевод: Эдуард Ермаков
Comme je descendais des Fleuves impassibles,
Je ne me sentis plus guidé par les haleurs:
Des Peaux-rouges criards les avaient pris pour cibles,
Les ayant cloués nus aux poteaux de couleurs.
Когда я спускался по беззаботным рекам,
Я не чувствовал более себя ведомым бурлаками:
Краснокожие крикуны взяли их за мишени,
Приковав нагими у цветных столбов.
J'étais insoucieux de tous les équipages,
Porteur de blés flamands ou de cotons anglais.
Quand avec mes haleurs ont fini ces tapages,
Les Fleuves m'ont laissé descendre où je voulais.
Я не заботился обо всех экипажах,
Перевозчиках фламандского зерна и английских хлопков.
Когда эти шумные покончили с моими бурлаками,
Реки позволили мне плыть вниз (по течению), куда пожелаю.
Dans les clapotements furieux des marées,
Moi, l'autre hiver, plus sourd que les cerveaux d'enfants,
Je courus ! Et les Péninsules démarrées
N'ont pas subi tohu-bohus plus triomphants.
Среди сердитого плеска приливов,
Я, прошлой зимой более глухой, чем мозги детей,
Я побежал! И отвязавшиеся Полуострова
Не терпели беспорядка более победоносного.
La tempête a béni mes éveils maritimes.
Plus léger qu'un bouchon j'ai dansé sur les flots
Qu'on appelle rouleurs éternels de victimes,
Dix nuits, sans regretter l'œil niais des falots !
Грозы благословили мое морское пробуждение.
Легче пробки, я танцевал на волнах,
Которые прозваны вечными носильщиками жертв,
Десять ночей, не жалея о глупых глазах фонарей!
Plus douce qu'aux enfants la chair des pommes sûres,
L'eau verte pénétra ma coque de sapin
Et des taches de vins bleus et des vomissures
Me lava, dispersant gouvernail et grappin.
Более нежная, чем для детей плоть верных яблок,
Обняла зеленая вода мою еловую скорлупку,
И от пятен синих вин и рвоты
Омыла меня, разбрасывая руль и якоря.
Et, dès lors, je me suis baigné dans le Poème
De la mer, infusé d'astres, et lactescent,
Dévorant les azurs verts; où, flottaison blême
Et ravie, un noyé pensif parfois descend;
И, с тех пор, я купался в Поэме
Моря, заполненного звездами, млечного,
Поглощая зеленую лазурь; где, бледно колыхаясь,
Восхищенный, иногда плывет задумчивый утопленник;
Où, teignant tout à coup les bleuités, délires
Et rythmes lents sous les rutilements du jour,
Plus fortes que l'alcool, plus vastes que nos lyres,
Fermentent les rousseurs amères de l'amour !
Где, внезапно окрашивая синеву, безумья
И медленные ритмы, в сиянии дня,
Крепче алкоголя, объемнее наших лир,
Сбраживают горькую рыжину любви!
Je sais les cieux crevant en éclairs, et les trombes
Et les ressacs, et les courants : je sais le soir,
L'Aube exaltée ainsi qu'un peuple de colombes,
Et j'ai vu quelquefois ce que l'homme a cru voir !
Я познал небеса, рвущиеся от молний, и смерчи,
И прибои, и течения; я познал вечер,
Рассвет, восторженный как племя голубей,
И иногда видел то, что человек мечтает узреть!
J'ai vu le soleil bas, taché d'horreurs mystiques,
Illuminant de longs figements violets,
Pareils à des acteurs de drames très-antiques
Les flots roulant au loin leurs frissons de volets!
Я видел низкое солнце, захваченное мистическим трепетом,
Освещавшее длинные фиолетовые отвердевшие волны,
Подобные актерам древнейших драм,
Потоки, катящие вдаль свои лопасти!
J'ai rêvé la nuit verte aux neiges éblouies,
Baisers montant aux yeux des mers avec lenteurs,
La circulation des sèves inouïes,
Et l'éveil jaune et bleu des phosphores chanteurs!
Мне грезилась зеленая ночь со слепящими снегами,
Поцелуи, неспешно поднимающиеся к глазам моря,
Движение неслыханных соков,
Пробуждение, желтое и синее, фосфорических певцов!
J'ai suivi, des mois pleins, pareille aux vacheries
Hystériques, la houle à l'assaut des récifs,
Sans songer que les pieds lumineux des Maries
Pussent forcer le mufle aux Océans poussifs!
Я следовал, целые месяцы, истерическим
Свинствам - зыбь атаковала рифы,
Не ведая, что светящиеся стопы Марии
Способны взбить морды одышливым Океанам!
J'ai heurté, savez-vous, d'incroyables Florides
Mêlant au fleurs des yeux de panthères à peaux
D'hommes ! Des arcs-en-ciel tendus comme des brides
Sous l'horizon des mers, à de glauques troupeaux!
Я задевал, знайте, невероятные Флориды,
Смешивая цветы пантерьих глаз с кожами
Людей! Радуги, натянутые уздою,
Под горизонтами морей, у сине-зеленых стад!
J'ai vu fermenter les marais énormes, nasses
Où pourrit dans les joncs tout un Léviathan !
Des écroulements d'eaux au milieu des bonaces,
Et les lointains vers les gouffres cataractant !
Я видел, как бродят огромные болота - садки,
Где гниют в тростниках целые левиафаны!
Падение вод в сердце штилей
И дали у бездонных водопадов!
Glaciers, soleils d'argent, flots nacreux, cieux de braises !
Échouages hideux au fond des golfes bruns
Où les serpents géants dévorés des punaises
Choient, des arbres tordus avec de noirs parfums!
Ледники, златые солнца, перламутровые потоки и медные небеса!
Ужасные мели в глуби смутных заливов,
Где гигантские змеи, съедаемые клопами,
Лелеют скрученные деревья, пахнущие черными духами!
J'aurais voulu montrer aux enfants ces dorades
Du flot bleu, ces poissons d'or, ces poissons chantants.
-Des écumes de fleurs ont béni mes dérades
Et d'ineffables vents m'ont ailé par instants.
Хотел бы я показать детям этих дорад
Голубого потока, этих золотых рыб, этих поющих рыб.
- Пена цветов благословляла мои блуждания без якоря,
И несказанные ветра временами вздымали меня.
Parfois, martyr lassé des pôles et des zones,
La mer dont le sanglot faisait mon roulis doux
Montait vers moi ses fleurs d'ombre aux ventouses jaunes
Et je restais, ainsi qu'une femme à genoux ...
Иногда мученик, утомленный полюсами и областями -
Море, чьи рыдания делали приятной качку -
Поднимало ко мне цветы теней, с желтыми присосками,
И я отдыхал, как коленопреклоненная женщина...
Presque île, ballottant sur mes bords les querelles
Et les fientes d'oiseaux clabaudeurs aux yeux blonds,
Et je voguais, lorsqu'à travers mes liens frêles
Des noyés descendaient dormir à reculons!
Я был почти что остров, качая на бортах ссоры
И помет злобных белоглазых птиц,
И я блуждал, а на хрупких путях моих
Утопленники опускались в сон спиной вперед!
Or moi, bateau perdu sous les cheveux des anses,
Jeté par l'ouragan dans l'éther sans oiseau,
Moi dont les Monitors et les voiliers des Hanses
N'auraient pas repêché la carcasse ivre d'eau;
Но я, корабль, затерянный в кудрях бухт,
Брошенный ураганом в эфир, что не видел птиц;
Я, чей пьяный от воды остов
Не спасли бы Мониторы и парусники Ганз;
Libre, fumant, monté de brumes violettes,
Moi qui trouais le ciel rougeoyant comme un mur
Qui porte, confiture exquise aux bons poètes,
Des lichens de soleil et des morves d'azur,
Свободный, дымящийся, скрытый фиолетовыми туманами,
Я, дырявивший алеющее небо, будто стену,
Тот, что несет (отличное варенье для лучших поэтов)
Лишайники солнца и коросту небесной лазури;
Qui courais, taché de lunules électriques,
Planche folle, escorté des hippocampes noirs,
Quand les juillets faisaient crouler à coups de triques
Les cieux ultramarins aux ardents entonnoirs;
Бежавший, замаранный электрическими Лунами - малютками,
Безумная доска с эскортом черных морских коньков,
Когда июль крушил ударами дубин
Ультрамариновые небеса в пылающих воронках;
Moi qui tremblais, sentant geindre à cinquante lieues
Le rut des Béhémots et des Maelstroms épais,
Fileur éternel des immobilités bleues,
Je regrette l'Europe aux anciens parapets !
Я, дрожавший, чувствуя, как стонут лье за пятьдесят
В течке Бегемоты и вязкие Мальстримы -
- Вечный искатель голубого покоя -
Я жалею о Европе, ее древних причалах!
J'ai vu des archipels sidéraux ! et des îles
Dont les cieux délirants sont ouverts au vogueur :
- Est-ce en ces nuits sans fond que tu dors et t'exiles,
Millions d'oiseaux d'or, ô future Vigueur ?
Я увидел звездные архипелаги! и острова,
Чьи неистовые небеса открыты плывущему:
- В эти ли бездонные ночи ты спишь или бежишь,
Миллионом золотых птиц, грядущая Сила?
Mais, vrai, j'ai trop pleuré! Les Aubes sont navrantes.
Toute lune est atroce et tout soleil amer :
L'âcre amour m'a gonflé de torpeurs enivrantes.
Ô que ma quille éclate ! Ô que j'aille à la mer !
Но, право же, я плакал слишком много! Удручают эти Зори.
Ужасна каждая луна и каждое солнце горько;
Острая любовь вдула в меня опьяняющее оцепенение.
О, пусть взорвется мой киль! О, выйти бы в море!
Si je désire une eau d'Europe, c'est la flache
Noire et froide où, vers le crépuscule embaumé
Un enfant accroupi, plein de tristesses, lâche
Un bateau frêle comme un papillon de mai.
Если мне нужна какая-нибудь вода Европы - то это лужа,
Черная и холодная, в которой, в благоуханные сумерки,
Ребенок, полон грусти, на корточках пускает
Кораблик, хрупкий, как майская бабочка.
Je ne puis plus, baigné de vos langueurs, ô lames,
Enlever leur sillage aux porteurs de cotons,
Ni traverser l'orgueil des drapeaux et des flammes,
Ni nager sous les yeux horribles des pontons !
Я не могу более, окунувшийся в томление ваше, о [острые как лезвие] волны,
Идти в кильватере перевозчиков хлопка,
Или пересекаться с гордыми флагами и огнями,
Или плыть под ужасным оком плавучих доков!
Перевод: Эдуард Ермаков
Николай Гумилёв
Заблудившийся трамвай
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
@темы: Лирика