Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Пушкин ещё никогда не был так близок...
Ты и Вы Пустое "вы" сердечным "ты" Она, обмолвясь, заменила И все счастливые мечты В душе влюбленной возбудила. Пред ней задумчиво стою, Свести очей с нее нет силы; И говорю ей: "Как вы милы!" И мыслю: "Как тебя люблю!"
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Я хочу спросить: почему? Почему мы идём на поводу у тех, в кого влюбились? Почему мановение чужой рукой, чужая полуулыбка могут стать для нас решающими в каком-нибудь важном вопросе? Я иной раз ставлю на своих чувствах крест, не имею больше сил оправдывать безразличие. Но одно слово, один взгляд - и всё под откос. Почему так? Чем эти люди заслужили прощенья? Что такого в звуке твоего голоса? Глаза у тебя такие же, как у сотен других, и комплименты эти мне уже говорили. Руки как руки, ничего нового в чертах лица. И самое страшное, что опять подниму трубку, если позвонишь. И отложу все дела, чтобы увидеться. Паскудное бессилие.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Мой отец не агрессивный, но гомофоб. Он не кричит о том, что гомосексуалистов нужно расстреливать, но находит однополые отношения неестественными и отвратительными. Сегодня вместе смотрели новости, попали на репортаж про Охлобыстина и его искромётную цитату: «Я бы их всех живьем в печку запихал. Это Содом и Гоморра, я, как верующий человек, не могу к этому относиться равнодушно, это живая опасность моим детям!». Лирическое отступление: А далее по теме. Меня это возмутило и вывело из себя. Возникает вполне закономерный вопрос: эта пародия на здравомыслящего человека вообще отдаёт себе отчёт в том, что извергает, и, тем более, на камеру? Мне сдаётся, что нет. Потому что, находясь в трезвом уме, выдать что-то такое нереально. Дабы не быть голословной, я расставлю всё по полочкам. Я согласна с тем, что гей-пропаганда существует и вредит подросткам. Я говорю так, потому что наблюдаю это воочию. Гомосексуализм стал модой и показал подросткам лёгкие пути. Когда устаёшь от непроходимой тупости сверстников-мальчишек, начинает казаться, что отношения с девушкой - это проще. Нихера подобного, но это уже совсем другая история. Я против того, чтобы европейские дети наблюдали движущиеся по центральным улицам колонны с полуголыми сосущимися мужиками. Я поддерживаю борьбу гомосексуалистов за права, но НЕ таким способом. Кроме того, если бы им изначально была дана свобода любить и жить так, как они того хотят, никто не стал бы отстаивать это право с агрессией и показухой. А теперь ещё один вопрос: какое право ты, выблядок, имеешь решать кому жить, а кому умереть? И какое право имеешь говорить такое на всю страну, прекрасно зная, что народ и без того готов разорвать этих людей на части? Это ли православная позиция - сеять раздор и вражду, откровенно призывая людей к насилию? Очень сомневаюсь. На всё это мой отец посмеялся и спросил: - Да что он такого сказал? И я задала ответный вопрос: - А если бы он призвал заживо сжигать евреев, как бы ты на это реагировал? Папа растерялся, но боевого духа не терял: - Да кому нужны геи? - А евреи кому нужны? Знаете, что меня больше всего умиляет? Умение людей не обижаться на злые высказывания и шутки, которые никак не касаются их самих. Но стоит только поменяться ролями, и всё становится на свои места. Как можно задать вопрос о нужности или ненужности геев? А кому нужны мы с вами? И какое к нужности в этом мире отношение имеет сексуальная ориентация?
Ну и в заключении об глубокоуважаемом Иване Ивановиче:
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
В.В. Маяковский выступал перед жителями одного из районов Москвы по вопросу решения интернациональных проблем в Стране Советов. Вдруг кто-то из зала спрашивает: «Маяковский, Вы какой национальности? Вы родились в Багдати, значит, Вы грузин, да?». Маяковский видит, что перед ним пожилой рабочий, искренне желающий разобраться в проблеме и столь же искренне задающий вопрос. Поэтому отвечает по-доброму: «Да, среди грузин — я грузин, среди русских — я русский, среди американцев — я был бы американцем, среди немцев — я немец». В это время два молодых человека, сидящих в первом ряду, ехидно кричат: «А среди дураков?». Маяковский спокойно отвечает: «А среди дураков я в первый раз!».
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Может это моё разыгравшееся воображение, а может ты со мной действительно попрощалась. Потому что спустя три с половиной года пришло время отпустить тебя и позволить обрести покой. Я больше не ощущаю твоего присутствия ни здесь, ни на кладбище, нигде тебя нет. Ты перестала мне сниться, ты больше не говоришь со мной. Если для того, чтобы подарить тебе успокоение нужно было лишь высказать обиду вслух, то прости меня, что удерживала тебя так долго. Я выросла, мама. Я знаю, ты видишь. У меня есть друзья, которым ты можешь меня доверить. Я теперь крепко стою на ногах, но они поймают меня, если я споткнусь. А я не раз ещё буду спотыкаться, потому что идти мне очень далеко. Всю жизнь я думала, что этот путь мы пройдём с тобой вместе. Но случилось то, что случилось. Этой выходкой ты напугала меня, но я рада, что ты попрощалась. Больше не злюсь. И всё прощаю, правда. И люблю тебя, как прежде. Спасибо за то, что берегла меня так долго.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Ну что ж... НГ я встретила с батей, но в час ночи поняла, что моя жопа орёт в кухонную табутерку о том, что ей уныло. И я позвонила своим друзьям-объебосом в числе двух, далее получила приглашение выпить. До места встречи добралась без эксцессов, а потом начался трэш. В поисках запивона мы отправились в круглосуточный супермаркет. У входа курили молодые мужики. Один из них сказал, что магазин не работает, второй сказал, что работает. Я немножко растерялась, но: - А что вам нужно, девоньки? - Нуэ... Кола... У вас есть? - У нас всё есть! - и затащили нас в магазин, а там накрытая поляна Фарба с Агатой пытались удрать, но отпускать, не выпимши, никто их не собирался. Сначала мы хапну винца, познакомились. Затем нам налили нечто. Это была не водка. Потому что я могу спокойно выпит 4 неполных рюмки и более-менее нормально себя чувствовать. А это зелье на вкус было сладковатое и после одной рюмки я поняла, что у меня в голове разорвался снаряд. Этот пиздец крепче даже самогона Таниной любашёвской бабушки. Это как если бы Конфуций, Лукреций и Иисус одновременно и все вместе нашли сосуд реинкарнации в тебе самом. С горем пополам, и только допив до дна, после ритуальных объятий и пожеланий всех блах и любви бесконечной, мы выбрались из магазина. И наткнулись на купу брошенных ёлок. Не помню, как это вышло, помню только следующий кадр: Фарба и Агата под моим чутким руководством тащат огромную блять ель на пятый этаж. Зачем? Потому что это новый год, ебать! Не знаю как, но мы поставили её в вазон с землёй из-под цветка и пошли на кухню убиваться дальше. Ну, как пошли... Ходить я не могла. В какие-то моменты мне начинало казаться, что и говорить я тоже не могу, но заткнуть меня было невозможно. Мы обсудили почти все теории Аристотеля, поговорили о развитии искусства во времени, обосрали евромайнад и очень много ныли о любви. Праздник удался.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Я нарочно вызвала обострение фобического синдрома, чтобы о тебе не думать. Потому что мне кажется, что даже панические атаки - это не так страшно, как то, что я чувствую, когда вспоминаю, как ты улыбаешься. Блять, как же я себя ненавижу, ёбаный стыд!
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Это не год был плохим. Это десятилетие не задалось. Может быть, даже не задалась эта жизнь. Я хочу достичь много, но не успеваю нигде. Я плаваю по верхам. У меня была весна, которой я не помню. Лето, за которое я добилась всех целей. Осень, в которой я была, как никогда, счастлива. И зима, которая убивает меня. Эта зима заставит всех нас выживать. Я так старалась спасти всех вокруг, что забыла про себя. Меня-то никто спасать не приходил. Шутка в том, что и не должен. Ты либо сам тянешь себя за волосы, как Мюнхгаузен, либо тонешь в болоте. Я правда, правда рада подавать вам руки. Но у меня их всего две. На меня не нужно возлагать надежд, я не герой. Не герой.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Дневник стремительно превращается в поэтический сборник. Почему бы и нет?
Сонет №141 Мои глаза в тебя не влюблены, - Они твои пороки видят ясно. А сердце ни одной твоей вины Не видит и с глазами не согласно. Ушей твоя не услаждает речь. Твой голос, взор и рук твоих касанье, Прельщая, не могли меня увлечь На праздник слуха, зренья, осязанья. И все же внешним чувствам не дано - Ни всем пяти, ни каждому отдельно - Уверить сердце бедное одно, Что это рабство для него смертельно.
В своем несчастье одному я рад, Что ты - мой грех и ты - мой вечный ад.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Иногда я думаю о том, что зря от тебя ушла. Что зря оборвала, казалось бы, неплохую историю, разрушила симпатичную пару. Я долго корила себя за то, что оставила тебя ради свободы чувств к человеку, которому, по большому счёту, безразлична. Я даже подумала о том, что попытайся ты за меня бороться - я бы вернулась и мы бы попробовали ещё раз. Не заново, но немного иначе. А потом я вспомнила всё дерьмо, что ты сказал мне после расставания. О том, что я "всего лишь маленький ребёнок, который много чего пережил", и то, что моя реакция на смерть близкого человека - это игра на публику. Вспомнила твои порывы в любой ситуации обратить на себя внимание и перетянуть одеяло, показать себя жертвой. Чтобы роль мученицы не доставалась мне. И поняла, что я не вернулась бы к тебе, будь ты хоть тысячу раз мною любим. Даже если бы ты бежал за мной, пока не обессилишь, даже если бы признался в любви так, как никто и никогда не признавался. Хотя, поверь мне, есть человек, которого никому уже не переплюнуть. Так вот. Катись ты к хуям и не попадайся мне на глаза. Ты не заслужил даже того, чтобы гадости о тебе писать, понимаешь? Потому что ты НИЧЕГО не сделал. Если бы ты и правда был влюблён, ты бы плюнул на своё маленькое ущербное эго и попытался бы снова. И снова. И может быть ещё множество раз, и был бы откровенен. Ты бы рискнул и не побоялся бы быть даже осмеянным, будь ты влюблён. Не оскверняй это слово, пожалуйста. До тех пор, пока действительно не влюбишься, и на своей шкуре не ощутишь, что это такое. Каково заживо гореть. А меня не трогай. И скучать я по тебе больше не стану.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Со мной только что произошла удивительная история. Но я начну с самого начала. Я очень люблю свою старосту, потому что она чудо. Она умная и добрая, заботится о группе так, как если бы мы были её детьми. Благодаря её стараниям нас постоянно хвалят преподаватели. И это не преувеличение. Без Тани не было бы такой семейной обстановки, все были бы сами по себе. Таня в начале декабря говорила о том, что отец ложится на операцию на позвоночник и высока вероятность того, что у него откажут ноги. Худшие опасения, как всегда, сбылись. Правда, Тане родители сказали обо всём только после дня рождения, чтобы не испортить восемнадцатилетие. Денег нужна огромная куча. Собираем всем потоком, штурмуем деканат и профком. Сейчас звонила Таня, сказала, что сумма увеличилась на десять кусков. Где деньги брать уже просто не знает, и так повлезали в долги, которые хрен пойми, как будут раздавать. Я ехала в троллейбусе, попыталась её успокоить, мол, потом будем об этом думать, сейчас главное продолжать и не раскисать. Бороться, чего бы это ни стоило. Мой разговор услышала женщина, села рядом и протянула иконку Божьей Матери. И как-то стало светлее. Честное слово, хоть и в бога не верю. У меня чернушный декабрь с кучей невзгод, под весом которых я уже просто валюсь. Потому, что когда тебе кажется, что всё уже позади, появляется что-то новое. А я не умею не пропускать это через себя. И просто чужой человек, который желает тебе побольше сил бороться, просто светло улыбается и говорит тёплые слова, способен подарить надежду. Перед выходом на остановке она спросила меня, что произошло. Рассказала, как есть. И эта женщина, совершенно чужая, не имеющая никакого отношения ни ко мне, ни к Тане, просто открыла кошелёк и передала немного денег. Просто потому, что ей не всё равно. Я даже имени её не знаю. Я не знаю, кем она работает, как живёт, с кем делит свой хлеб. И она ничего не знает обо мне. Но она искренне любит ближнего своего. Не потому, что так написано в Библии. Действительно любит и делает то, что в её силах. В такие моменты я начинаю верить в чудеса. И даже немножко в бога.
Наши руки — земля, наши тела — глина, а наши глаза — дождевые лужи. Мы не знаем, живы ли мы еще
Мне казалось, что твои холодные волны облегчат мою боль. Но ты море. Огромное синее море, залившее мои раны солью. И некуда от тебя деваться, потому что ты повсюду. Куда бы я ни шла, все дороги в этом городе ведут меня к воде. Это во сто крат больнее, чем когда-либо прежде. Но я бы всё отдала, чтобы снова окунуть израненные пальцы в твоё мелководье. Потому что это острое жжение, пробирающее до костей, однажды исцелит меня. Надолго ли?